Никогда не влюбляйся! Февраль - Страница 23

Когда Алек заставил меня лечь обратно, я перекатилась и взобралась на него. И вырвала у него из руки пульт.

– Давай уж по-справедливости, – хмыкнула я.

Алек не стал отбирать у меня пульт, а вместо этого положил свои длиннопалые руки художника мне на грудь и начал играть с сосками, потирая и потягивая их до тех пор, пока они не превратились в раскаленные добела центры неистового желания. Сидя на Алеке, я запрокинула голову, приподнялась и с силой опустилась. Он напрягся, и я щелкнула фотоаппаратом. Может, эти снимки были и не для широкой публики, но они уж точно получатся чертовски горячими. Наш месяц с ним пройдет, но фотографии будут вдохновлять его еще долгие годы.

Я так азартно скакала на своем французе, что он задыхался и постанывал от наслаждения. Я ждала, пока он не начнет непрерывно лепетать по-французски, прежде чем дать ему передышку. Это был знак того, что он близок к точке невозвращения.

– Votre sexe est si chaud.

– Je pourrais vous aimer toute la nuit.

– Encore plus, bébé.

«Еще, крошка». Это я выучила еще в начале нашей с ним связи.

Прежде чем я довела его до разрядки, он снова перекатил меня на бок. Боже, этот парень был просто маньяком в постели. Его выносливость не знала равных. Он снова начал долбить меня, сдавливая в процессе мой клитор. Не успела я сообразить, что происходит, как уже снова оказалась на грани взрыва. Наши тела стали скользкими от пота. Софиты лишь подогревали атмосферу.

– Что ты сказал мне по-французски? – спросила я, после чего впилась зубами в его нижнюю губу, втянув ее в рот.

– Я сказал, что твоя киска так горяча, что я мог бы любить тебя всю ночь напролет. И, думаю, я так и сделаю, ma jolie.

Вот и все. Он продолжал трахать меня. Слова были уже не нужны. Пульт куда-то подевался – наверное, валялся на мате рядом с нами, но я выронила его, когда меня волной накрыло предвкушение второго оргазма. Затем мой француз просунул руку между нашими телами и обвел пальцем раскаленную точку у меня между ног, пульсирующую в ожидании его прикосновения. Пока он дразнил меня, я цеплялась за него, оставляя на спине следы от ногтей при каждом мощном толчке. Крепко обхватив его ногами, я держалась. Приподняв меня на руках, он вытащил член почти целиком и с сокрушительной силой загнал его обратно. У меня застучали зубы и поджались пальцы на ногах, когда второй оргазм принялся терзать мое тело, словно смерч – дощатый дом.

Неумолимо.

Хаотично.

Разрушительно.

Я вскрикнула, и мои крики смешались с криками Алека, тоже достигшего пика.

Блаженство.

Где-то посреди этого буйства оргазма он снова повернул нас набок, и последнее, что я запомнила перед тем, как отключиться, – щелчок камеры и вспышка света.

* * *

Я проснулась в одиночестве. Мое обнаженное тело было накрыто парой халатов. Из колонок неслась классическая музыка. Все еще вялая со сна, я приподнялась на локтях и огляделась. Алек стоял на противоположном конце студии, в джинсах и с голым торсом. М-м-м, аппетитно. Мышцы его спины напрягались и сокращались в такт мазкам. Не знаю, сколько времени я провела в отключке, но, вероятно, долго, потому что француз почти закончил портрет Эйдена. В основу лег один из тех снимков, на которых натурщик сжимал в руке член и наклонялся вперед, откинув голову и стиснув зубы. Накинув один из халатов, я попробовала наступить на больную ногу. Не так уж и плохо. Я медленно подошла к Алеку, стараясь не выдавать шумом своего присутствия. Он не услышал меня – музыка играла достаточно громко, чтобы заглушить мои шаги. И, в любом случае, художник был погружен в свой собственный мир.

Я тихо уселась в кресло метрах в пяти от него и принялась наблюдать за тем, как он пишет картину. В работе он был педантичен, в мазках – предельно точен. Со стороны это казалось почти магией. Под его идеально выверенными мазками образ быстро проступал на полотне. И каждый мазок, казалось, точно совпадал по времени со звуком фортепианных клавиш. Музыкальная живопись. Абсолютно прекрасно. Вся эта студия, мужчина и его картина сливались в одно совершенно неземное впечатление, которое я не смогла бы ни забыть до конца своих дней, ни испытать снова.

Прошло довольно много времени, и я поняла, что не могу больше ждать. Мне надо было прикоснуться к нему. Все так же тихо я сняла халат и оставила его на спинке кресла. Затем на цыпочках подошла к Алеку, по-прежнему не в силах оторвать взгляд от его картины. Она казалась мне законченной, но у меня нет художественного чутья. У меня вообще нет чутья ни в одной области, исключая сексуальных парней, концертные футболки и мотоциклы.

Подойдя к Алеку, я легонько обняла его сзади, положив ладони ему на грудь и прижавшись губами к теплому местечку между лопаток. Он пах божественно. Лесом, сексом, потом и краской. Когда я коснулась его, Алек резко втянул воздух – я почувствовала это по тому, как поднялась у меня под ладонями его грудь. Он был погружен в свой внутренний мир, и я нарушила его концентрацию, однако он, похоже, не рассердился.

Я думаю, Алеку нравилось прикосновение моих рук. Нет, я точно знаю, что нравилось.

– Ты – сама красота и свет.

Я покрыла поцелуями его лопатки, затем мои руки скользнули вниз, по всем рельефным выпуклостям и впадинам его живота. Боже, этот парень был чудесно сложен! Для того, чтобы иметь такое тело, любому художнику пришлось бы проводить бессчетные часы в спортзале – однако на этой неделе все его тренировки ограничивались сексом со мной.

– Non. Я прячусь во тьме и выступаю на свет лишь тогда, когда люди смотрят на мою живопись. Это ты вызываешь свет на поверхность. Ты видишь свою красоту, отраженную во мне, то, как мое тело взывает к твоему, и твое – к моему.