– Как порой и искусство. Все в глазах смотрящего. То, что видишь ты, и то, что вижу я, вызывает у нас разные чувства, как и должно быть.
– Ты уже назвал ее?
Он медленно кивнул.
– Как?
– Так, как должен почувствовать себя зритель, глядя на нее.
Я медленно сглотнула, ожидая, что он скажет. Но Алек замолчал.
– А именно?
Он провел пальцем по моему лицу, от виска и до губ. В его глазах, устремленных на меня, сквозило благоговение.
– «Возлюби себя».
На следующей неделе у нас с Алеком установилось регулярное расписание. Съемка, еда, секс. Живопись, еда, секс. Мы не выходили из здания, а на улице большую часть времени шел дождь. Я мечтала оказаться в солнечном Малибу, где можно было свободно плавать, гулять и заниматься серфингом. Но больше всего, не считая своей семьи, я скучала по Уэсу. Не поймите меня неправильно – Алек меня не разочаровал. С ним было легко общаться, и в постели он оказался просто сногсшибателен, но наши с ним отношения все равно ограничивались работой и трахом. Это были «занятия любовью», по его выражению, а я называла это трахом и обожала, хотя и не собиралась делиться своим восторгом с Алеком. Вообще-то могло быть и хуже. Он мог таскать меня по скучным музеям и заставлять любоваться картинами других художников.
Сегодня я не должна была спускаться в мастерскую до вечера. Что-то новенькое. Обычно он желал видеть меня там сразу после того, как я просыпалась. Проблема заключалась в том, что, оставшись наедине со своими мыслями, я начинала думать обо всех тех вещах, которые остались в моей настоящей жизни и по которым я скучала. Об отце – он так и не вышел из комы, хотя его и перевели в отделение для выздоравливающих и под опеку государства. Джин сказала, что там нормально, ничего из ряда вон выходящего. Еще она сказала, что они с Мэдди навещают его каждые несколько дней, читают ему и стараются составить ему компанию. Она послала мне его фотографию. Папа лежал на кровати. Синяки у него на лице в основном сошли, но большая часть тела по-прежнему оставалась в гипсе.
Я глядела на экран телефона, на фотографию папы. Было похоже, что он просто спит, а не борется за свою жизнь. Врачи не знали, в каком состоянии будет его мозг, если отец вообще очнется. «Когда он очнется», – напомнила себе я. Незачем заряжать вселенную негативными эманациями. Хотя я не верю по-настоящему во всю эту чепуху, но, если она существует на самом деле, я лично не собираюсь портить отношения с высшими силами.
Пролистнув список контактов, я нажала на быстрый набор Мэдди. Прошла уже добрая неделя с тех пор, как мы с ней разговаривали, и я соскучилась по своей младшей сестренке.
– Привет, сестра, – прозвучал в трубке звонкий голосок Мэдди.
От ее жизнерадостного тона тревога, сжимавшая сердце, чуть ослабла.
– Привет, Мэдс, как дела? – спросила я.
В трубке раздалось шуршание бумаги и звук расстегиваемой молнии.
– Ну, ты же меня знаешь, готовлюсь к занятиям.
– И что у тебя сейчас?
– Судебная патологоанатомия, – ответила Мэдди.
Я повела рукой по волосам и поглубже зарылась в одеяла.
– Это там, где мертвецов изучают, что ли?
Снова зашелестела бумага, а затем Мэдди вздохнула.
– Ага. Технически говоря, это дисциплина, позволяющая определить причину смерти после осмотра трупа. Аутопсию осуществляет патологоанатом, обычно при расследовании уголовных дел и, в некоторых административных округах, при рассмотрении гражданских исков…
Она продолжала в том же духе, но, услышав, что надо осматривать труп, остальное я уже пропускала мимо ушей.
– Так ты что, собираешься вскрывать покойника?
Я не смогла скрыть шок. Кто станет делать такое по доброй воле? Ну то есть я знала, что есть люди, которые занимаются этим, и что это часть расследования убийств и так далее, но представить, как моя милая младшая сестричка будет резать жмуриков? От этой мысли у меня даже волоски на руках встали дыбом.
– Это называется «трупом» и входит в мою программу. Все студенты должны взять несколько разных курсов, и я выбрала этот. Кстати, он действительно интересный. Ты не поверишь, какие дикие вещи люди иногда вытворяют.
На этот счет я могла бы ее удивить.
– Я знаю, на что способны психи, и не хочу, чтобы моя младшая сестренка даже близко подходила к такому дерьму. Ты золото, малышка. И я не желаю, чтобы тебя запятнали больные фантазии каких-то подонков.
– Мамма Миа, ты не сможешь оберегать меня вечно. Мне уже девятнадцать. К тому же ты всего на пять лет старше меня.
– И это не помешало мне до сих пор заботиться о тебе! – парировала я.
Она испустила такой долгий вздох, что я почти физически ощутила его тяжесть, давящую на сердце.
– Миа, я до сих пор не знаю, каким ученым стану…
– Таким, который изобретет лекарство от рака или новые таблетки для похудения, чтобы я навсегда могла остаться стройняшкой! Таким, который не имеет ничего общего со смертью!
Я села в постели, чувствуя, что начинаю злиться. Мне не хотелось, чтобы она узнала уродливую сторону жизни. Нам хватило этого с детства, и я впахивала как лошадь, с тех пор как Мэдди исполнилось пять, чтобы сестренка видела все только самое светлое. Все лучшее, что я могла ей дать.
– Ты знаешь, что я люблю тебя, – мягко сказала она, тем голоском, который всегда превращал меня в тряпку. – И я знаю, что ты хочешь для меня самого лучшего, и я…
Она сделала паузу, и груз на моем сердце стал еще тяжелее.
– Миа, я хочу найти собственную дорогу. Ладно? Обещай, что позволишь мне самой разобраться и не будешь вмешиваться.