Никогда не влюбляйся! Февраль - Страница 10

– Будь осторожна – не прикасайся к картине ни в каком другом месте, иначе мне придется все переделывать, – предупредил Алек, отчего меня тут же охватила паника.

Я медленно вдохнула через нос, выдохнула и наклонилась почти вплотную к картине. Когда я приняла примерно ту позу, в которой должна была находиться, Алек слегка скорректировал положение моей головы, держа ее обеими руками, а потом чуть подтолкнул, чтобы я двинулась вперед.

Выпятив губы, я поцеловала себя, а затем отодвинулась назад. Алек помог мне дать задний ход, чтобы я не потеряла равновесие, а потом донес до кресла. Теперь у черно-белого изображения были идеальные красные губки. Выглядело это почти так, словно художник нарисовал их, однако можно было понять, что это отпечаток. Пускай не абсолютно точный, но, по-моему, в целом выглядело неплохо.

– Именно так, как я это представлял. Ты поражаешь меня, Миа, – с замиранием в голосе произнес Алек, глядя на свой шедевр.

Он стоял со скрещенными на груди руками – одна рука опирается на другую, подбородок уткнулся в ладонь, взгляд неподвижно уперся в картину. Алек смотрел и смотрел.

– Слышал такое выражение: «Не ешь меня взглядом, лучше сделай фотку – она сохранится дольше»? – хихикнула я.

Алек медленно развернул голову ко мне.

– Это будет храниться у кого-нибудь дома в течение всей его жизни. Будет передаваться из поколения в поколение, став наследием на множество грядущих лет.

Ну что ж, когда он это так формулировал, звучало фантастически круто.

* * *

Оставшуюся часть дня он опять меня фотографировал. На сей раз я, уже раздетая догола по пояс, стояла лицом к пустому холсту, на второй половине которого была моя фотография.

– Не понимаю, зачем мне для этого раздеваться, – сказала я, прикрывая рукой обнаженную грудь.

Мои девочки покрылись мурашками, что вряд ли придало фотографии особую прелесть. Мои волосы снова были распущены и взлохмачены, но теперь Алек пригласил стилиста, который профессионально привел их в беспорядок. Я так хохотала, что мой француз сделал разворот кругом и поспешно отправился проверять другие участки фронта. Вообще-то я прекрасно понимала, что достаю его. Вероятно, мистер Дюбуа не привык к тому, чтобы музы препирались с ним и затрудняли его работу. Это, в свою очередь, заставило меня задуматься о том, сколько же муз у него было в прошлом. Мысль, что я лишь одна из многих, бесила меня.

– Ты раньше уже нанимал музу?

Мне вовсе не хотелось слышать ответ, но я не могла удержаться от вопроса.

Камера щелкнула, и Алек обратился по-французски к одному из ассистентов. Тот передвинул большой софит на пару сантиметров, и камера щелкнула вновь.

– Нет, ma jolie. Ты единственная, – в конце концов ответил Алек.

Что ж, этого было достаточно. Мне нравилось, что я у него единственная наемная муза. Не уверена, что это как-то возвышало меня над другими моделями, но ради своего душевного спокойствия я предпочитала думать, что так и есть.

– А что мы сейчас делаем? – спросила я, стоя перед пустым участком холста незавершенной картины.

– Я собираюсь заставить тебя полюбить твое изображение. Для зрителя это будет означать любовь к себе.

Уверена, что при этих словах мои глаза неприятно сощурились.

– Повтори-ка еще раз.

Алек устало вздохнул.

– Ma jolie, мне надо доделать эти снимки, чтобы я смог порисовать, потом отужинать с тобой, заняться с тобой любовью, а затем изобразить тебя на холсте. Мне многое надо сделать, – повторил он как сломанная пластинка.

Однако не это прошлось холодком по моему подсознанию. Нет, дело было в озвученном им списке вещей, которые необходимо было сделать и где ужин со мной и занятия любовью стояли рядом с остальными задачами на вечер.

– Не делай ничего ради меня, – сердито выпалила я.

– Миа, твое настроение влияет на фотографии. Пожалуйста, перестань думать о том, как я тебя раздражаю, и сосредоточься на работе.

Я гневно развернулась к нему, уперев руки в боки и совершенно забыв о том, что мои груди открыты всем ветрам и выставлены на всеобщее обозрение.

– Я не могу этого сделать!

Мой голос взлетел вверх на несколько октав, привлекая дополнительное внимание работавших в мастерской людей в черном. Я прикрыла грудь рукой, решив проявить хоть немного скромности.

– Я даже не знаю, чего ты от меня хочешь! – прошипела я сквозь сжатые зубы.

Алек подошел ко мне и снова поставил меня у стены. Наклонившись ближе, он отвел мои волосы с плеча и шеи в том месте, где еще недавно втягивал носом мой запах.

– Ma jolie, прости, я не хотел тебя злить. Мы все напряжены. Давай вместе сосредоточимся, а обсудим все позже. Oui? – произнес он тем спокойным тоном, который всего за два дня стал действовать на меня как дудочка факира на змею и одновременно заставлял сконцентрироваться.

Затем Алек легонько приложился губами к моему плечу. Это походило на обещание, и я собиралась сделать все для того, чтобы француз сдержал его позже вечером.

– А теперь положи свою руку сюда, – он провел моей правой рукой вдоль стены. – Вторую положи на нижнюю часть холста, туда, где должно быть сердце на твоем снимке.

Я аккуратно прикоснулась рукой к холсту. Хоть это и была трафаретная печать, мне не хотелось ее испортить. Алек вернулся к своей камере.

– Ладно, Миа, а теперь смотри на свое изображение. Вспомни то время, когда ты чувствовала себя любимой. Прекрасной. Полностью довольной собой.

Внезапно меня перенесло в те времена, когда я была маленькой девочкой. До того, как мама нас бросила. Тогда мы четверо еще были одной счастливой семьей. Я только что получила главную роль в детской пьесе, ставящейся в нашем округе. Мать была даже рада за меня, хотя обычно ее заботили лишь собственные цели и достижения. Но не в тот день. В тот день она обняла и поцеловала меня и сказала, что гордится мной и всегда будет меня любить. А затем папа подхватил меня на руки и прижал к себе. Он шепнул мне на ухо, что всегда знал – во мне есть что-то особенное. Что-то, чего нет больше ни у одной маленькой девочки. И в тот миг, на руках у отца и в сиянии материнской любви, я поверила ему. Лучший день в моей жизни.